«Театр Простодушных - некоммерческий благотворительный творческий проект для преодоления предрассудков и негативного отношения к лицам с интеллектуальной недостаточностью, осознания обществом ответственности за своих слабых членов и, как результат, становления в России общества без лишних людей.»
Это текст «визитки» на видеоканале театра на YouTube. Если кратко, то Театр Простодушных – первый в своем роде в России, где играют люди с синдромом Дауна. Люди с «интеллектуальной недостаточностью». У которых, как принято считать, отсутствует абстрактное мышление. Играют. В театре. Тимур Юсупов ходил на первую репетицию в новом сезоне и выяснял, что это на самом деле: искусство, социальный проект или просто странная фантазия создателя театра – режиссера Игоря Неупокоева.
– У меня было две кысы. Две! Но он их съел. Чудовище! Чудовище! Убить его надо!
Я сижу в подсобке библиотеки Осипа Мандельштама. Репетиция спектакля-антиутопии «Зверь» началась около часа назад. Это первая после летнего перерыва встреча труппы.
– Мне достаточно будет, если нас будут слышать и понимать. Надо чеканить каж-до-е сло-во, – будто боясь, что его не услышат, акцентирует режиссер театра Игорь Неупокоев.
Артисты смотрят на Игоря. Родители – на артистов.
– Сережа не говори. Кричи на всех, ори на всех! – продолжает Игорь, – и Света когда показывает свой характер – тоже хорошо.
– Идеи театра изначально не было, – объясняет мне Игорь в паузах на репетиции.
– А что было?
– Гоголь. Очень хотелось сыграть с ними Гоголя. Не с актерами, а с такими, – Игорь делает паузу, подбирая слово, – странными людьми, как сам Гоголь.
До того, как придумать театр, режиссурой Неупокоев никогда не занимался. Окончил ВГИК, играл на сцене и в кино. В 1985 снялся в фильме «Я любил вас больше жизни», в 2009 в «Золотом автомобиле». В промежутке было еще несколько фильмов, правда отыскать среди них хоть один, чье название было бы на слуху – не получается. Сейчас вся активность Игоря сосредоточена на театре. Он тут и режиссер, и продюсер, и директор, и актер.
– Это был корыстный интерес?
– Художественный. Творческий. Я задавался вопросом «Получится ли»? Я не мог быть уверен заранее, примет ли публика такой спектакль. Но здесь все упиралось в Гоголя, о театре никаких мыслей у меня не было в то время. Просто было желание сделать одну постановку.
– Как-то в одном из подмосковных пансионатов родители таких ребят попросили меня поставить с ними «Дюймовочку». Из этого что-то вышло. И я долго носил в себе идею, точнее она только зрела.
Два года спустя Неупокоев обратился в общественную организацию «Даун Синдром» с тем, чтобы найти себе будущих актёров. Там ему дали базу контактов, он стал звонить всем по списку и звать на кастинг. Так он обзвонил около двухсот семей. На кастинг пришли пятнадцать человек. Многие родители отказывались: неудобно возить, стыдно показывать. Некоторые даже интересовались, в своем ли он уме. В этом году театру исполнилось 12 лет. «Повесть о капитане Копейкине» они играют до сих пор. Кроме Гоголя, уже ставили и других «странных» авторов: Шекспира и, между прочим, Алексея Ремизова.
– Было понимание того, кому показывать «капитана Копейкина»?
– Меня, конечно, беспокоило, примет ли его зритель. Но потом у меня возник такой кураж, завод: главное – сделать. А дальше уже не мое дело. Я понимал, что это будет необычный спектакль, который можно долго играть, гастролировать с ним.
– Как-то вы сказали, что хотели устроить такую «встряску» для зрителя. Вам не кажется, что это цинично по отношению к актерам? Получается, что актеры для вас просто материал, которым вы пользуетесь?
– Это так. Но так всегда в театре. Актеры – и есть тот материал, из которого делается произведение искусства. В этом нет никакого цинизма. Это правила игры такие.
Актеры могут быть разные. В данном случае мне понадобились такие. То есть это не реабилитационный театр. Это такой необычный театр, в котором понадобилось участие вот таких исполнителей.
Мы сидим перед сценой, сбоку от нас родители, на сцене их дети. Большинство актеров мамы (реже – папы) приводят на репетиции за руку. Молчат. Ждут, пока Игорь что-нибудь скажет. Он, кроме того что режиссер, еще и играет одну из ролей в спектакле. А то и несколько, если кто-то из актеров не приходит.
– Вы говорите, что вы режиссер-диктатор? В чем это выражается?
– Это живые люди, ими нельзя манипулировать, как пешками. Все равно индивидуальность исполнителя проявляется. Не то чтобы я распоряжаюсь игрой исполнителя до деталей. Я им просто ничего не объясняю. В классическом театре режиссер с артистами очень долго обсуждает спектакль. Иногда это продолжается полгода. У нас эта стадия опущена. Я говорю: «А вот здесь кричи, а вот здесь топни ногой, а вот здесь отбеги подальше». Здесь очень важно вот что. Они все-таки не актеры.
– Даже по прошествии стольких лет?
– Ну, они приобретают навык. Они понимают, что надо говорить громко, внятно, четко. Но в моем понимании актерами они от этого не становятся. При этом они предельно искренни, это то, чего добивался Станиславский.
На сцене замолкает Сергей Макаров, прославившийся ролью в фильме Сергея Сидорова «Старухи». Между прочим, обладатель «Кинотавра» за эту роль. Слова подсказывает мама.
– Не тронь меня чудовище! Не тронь! – кричит Сергей и бежит в центр сцены.
Не стоит думать, что Театр Простодушных показывает божественную актерскую игру, способную соперничать с МХАТ’ом. Актеры учат роли, в которых немного слов. Когда в тексте попадаются метафоры и сравнения, которых они не понимают, они просто играют так, как однажды показал режиссер. У Сергея Макарова плохая дикция, и слова начинаешь различать только к середине репетиции. Пока же слышится только один неразличимый ор.
Представляю себя не в тесной подсобке библиотеки, а в просторном зале какого-нибудь провинциального театра с полувековой историей. Вместо пней из фольги и конских голов на сцене нормальные декорации, актеры уже в костюмах, в зале аншлаг. На сцене все так же Макаров. Смотрю на него и понимаю, что в провинциальный театр эти актеры не вписываются. Уровень у них явно выше, да и играют они, кажется, более искренне. Или как говорит Игорь: «Не играют, а живут».
– Для них это работа? – спрашиваю я Неупокоева.
– Безусловно.
– Значит, она должна оплачиваться?
– Театр – нет, а съемки – да. Вот Светочка, она у нас новенькая. Она второй год только. Но она этим летом снималась уже у Адабашьяна. В кино они, конечно, получают деньги, но в театре этого не получается. У нас ведь нету спонсоров.
– А как изменились сами актеры? Пропала отзывчивость, появилась расчетливость например?
– Нет, у артистов точно нет. Скорее, могут родители измениться. Такое бывало.
На сцене Сергей Макаров опять повторяет фразу о двух кысах. Смотрю и не вижу никакой разницы с классическим театром. Правда, когда Сергей Макаров плачет в роли, он плачет и в жизни.
– А где вы играете? На какой сцене?
– Это очень больной для нас вопрос. Первые года три мы играли в Театре.док. Потом их сцена стала нам мала. Сейчас у нас в труппе 16 человек. В этом году создалась такая ситуация, что мне не дают сцену. Во всех театрах теперь просят платить аренду. Департамент культуры принял какие-то свои законы. Хорошо, что мы можем пока играть в театре «Кураж», это частный театр в здании ТЦ «Атриум». А вот с государственными театрами очень тяжело договариваться.
–Бюрократия?
- Да, вся эта бюрократическая нечеткость, непонимание. Как можно просить аренду с театра инвалидов? Это просто безбожно.
На сцене плачет уже Света. И тоже, кажется, по-настоящему. На репетиции Света ездит из Королева. Репетиции три раза в неделю, итого 12 часов в дороге туда и обратно. Четыре года назад Света ради театра переехала в Москву из Мурманска.
– Они мне позвонили, говорят, мы хотим с вами встретиться, мы проездом в Москве. Я не знал, что из нее выйдет. Когда мы начали репетировать – она вообще ничего не могла, - вспоминает Игорь. – Она все время входила в ступор. Был очень большой вопрос, может ли она вообще что-нибудь. Но, потом случился перелом. Не сразу, наверное. Через год.
В спектакле играет и человек без синдрома Дауна – журналист Оля Борисова. Однажды она пришла сделать материал о театре. Сделала, подружилась с режиссером.
– Как-то мы выпивали в гостях у какого-то художника, – вспоминает Игорь, – и я все жаловался, что никак не могу найти актрису на роль матери. Понимаете, это сложная роль. Там много текста, моим актерам ее все же не сыграть. И тут Оля мне говорит: «Игорь, а давай я попробую». Я сначала задумался, но потом понял, что Оля сможет, есть у нее что-то артистическое. Если никому не сказать, никто и не поймет, что она непрофессиональная актриса.
Оля смогла.
– А вы сейчас только репетируете или уже что-то играете?
– Пока только репетируем. Готовимся к фестивалю «Нить Ариадны», он пройдет 23-24 ноября в центре Мейерхольда на Новослободской. Это будет фестиваль творчества людей с особенностями психического развития. Там в основном будут коллективы из психиатрических больниц.
– Ваши артисты не против выступать в такой компании?
– Они никак не пересекаются с ними. Так, что ничего страшного.
– А после фестиваля? Опять репетиции?
- Нет, мы будем играть уже. Но, у нас беда с площадкой. Нам надо 4 дня в месяц, чтобы играть наши спектакли. Сейчас у нас такой возможности нет. Пока у нас всего один день.
По сюжету странный персонаж, которого играет Сергей, должен приставать к матери семейства, которую играет журналист Ольга. Режиссер просит быть с Олей пожестче: придушить, полапать за колени, похлопать по попе. Душить ее Сергей отказывается – боится не рассчитать силы. Но вот по попе хлопает вполне реалистично, правда лишь после уверенного настояния Неупокова.
– Грубее, грубее с ней! – кричит Неупокоев.
Сергей начинает лапать Олю за колени.
– Синяки ей только не оставь, – напутствует Сергея мама.
– Ради искусства можно, – отвечает Ольга.
– Как вы думаете, чего ждут зрители от ваших спектаклей?
– Я понял одно. Зритель очень глубоко воспринимает наши спектакли. Театр Простодушных их очень сильно задевает. Иногда до слез. Даже мужчин. Вспоминаю себя и думаю, сколько таких спектаклей, после которых я плакал? И понимаю, что такого не было.
– И зрители возвращаются после такого?
– Есть фанаты, которые могут ходить на все спектакли целый год. Правда, потом пропадают. Но появляются новые. Они говорят, что как будто каждый раз смотрят разные спектакли. Настолько живая в них атмосфера.
Задаюсь вопросом, а заплакал бы я? Нет, но я и на «Титанике», когда рыдал весь зал, не плакал. Здесь, похоже, та же история.
– А почему только драмы и трагедии?
– На самом деле я постоянно в поиске. Просто пока не нашлось ни одной комедии, которую я бы мог, как мне кажется, с ними поставить. Но я постоянно в поиске.
– Они все очень гармонично смотрятся на сцене…
– Это легко. Я уже позаботился о соответствии роли и исполнителя, - без запинки произносит Игорь. – Моя задача как режиссера – правильное распределение ролей. Если ошибся – все развалится. Я не ошибаюсь. Знаете, в моем театре можно заменить любого актера. Здесь есть один незаменимый человек – это я. Если я выйду из игры, то все развалится. Как бы мои артисты хорошо ни играли, их все равно можно заменить. В нашем театре за всем стою Я.
Репетиция заканчивается. Света достает из сумочки два магнитика для Игоря и Ольги, она привезла их из Питера со съемок фильма Адабашьяна.
- Света на съемках была просто очарование. Такие очаровательные платьишки были пошиты, косички, беретик. Ее полюбила вся съемочная группа, – говорит ее мама.
– А что такое зло, по-вашему? – спрашиваю я Игоря.
– Мы живем в этих координатах. Есть откровенное добро и полноценное зло. Но наш мир цветной, он дробится.
– А где вы со своим театром? Вы в координатах добра?
- Безусловно. Сюда привлечены люди, которые живут, как бы это сказать, – Игорь делает паузу, думает, – как раз не в этих координатах. У них нет координат, у них всего одна точка – добра, причем неосознанного.
Актеры с родителями расходятся, мы остаемся с Игорем наедине. Прибегает библиотекарь, просит заканчивать: она спешит домой, ждет только нас. Задаю последний вопрос.
– Какая у вас в жизни цель, мечта?
– Вот этот театр. Он уже состоялся, но он держится только моими усилиями. Понимаете, я же не буду жить даже сто лет. Для меня очень важно, чтобы этот театр остался в русской культуре и, пусть это пафосно звучит, после меня.
Думаю, и все хочется сделать какой-то вывод. Хочется сказать, что здесь все, как в «большом» театре. Вот например, и один из актеров – Дмитрий Поляков – уже ушел на актерскую пенсию. Ловлю себя на мысли, что этот театр, возможно, и есть большой. Или больший. По крайней мере, в отношении искренности со зрителем.
