Елизавета Глинка много лет помогает бездомным и очень раздражает чиновников. Да и обывателей тоже: «Зачем она кормит и лечит бомжей? Хочет прослыть святой? Пиарится? Почему ездит на “мерседесе”?»

Фото: Виктор Горбачев

«Мы помогаем тем, кому не помогает никто» – девиз фонда «Справедливая помощь» и его основателя Елизаветы Глинки. Эти слова придуманы не для красоты, они – чистая правда. Контингент фонда Лизы – бездомные, безнадежно больные или очень бедные люди. С точки зрения общества почти все они – не люди, а списанный шлак: опустившиеся, очень грязные, потерявшие человеческий облик, а вместе с ним часто и рассудок. Миссия Лизы Глинки, как ее формулирует она сама, заключается в том, чтобы человеческий облик этим людям вернуть. То есть обходиться с ними именно как с людьми, словно их плачевное положение не лишило их достоинства, априори присущего человеку.

Эта идея – сохранения человеком достоинства в любой ситуации, каким бы жалким, убогим, виноватым, вызывающим отвращение у здоровых и относительно счастливых собратьев он ни был, – является причиной неразрешимого цивилизационного конфликта между доктором Лизой и российским обществом.

Это общество относится к своим самым слабым и незащищенным слоям с торжеству?ющим, хамским презрением, даже не замаскированным какой-либо толерантностью. Это общество, давно существующее без Бога, объясняет, например, бомжу, что в своих бедах он виноват сам, а раз так, то ему надлежит поскорее избавить мир здоровых и сильных от сво?его присутствия. А если убогий человек продолжает жить, то он совершает что-то противо?естественное, почти постыдное. И тогда общество ставит своих парий в такие невыносимые обстоятельства, что они быстро делают то, что от них ждут, – подыхают на помойке. Но когда начинает вершиться высшая справедливость, как ее принято понимать в постсоветской действительности, появляется миниатюрная, но совершенно железная Лиза и говорит: «Нет»

Голос Лизы, голос отверженных никто бы не услышал, если бы за убежденность в своей правоте она не платила по самой высокой ставке в буквальном смысле каждый день. Она лично кормит, лечит, перевязывает бездомных, ездит к умирающим и безнадежно больным, ухаживает за ними, утешает, хоронит тех, кого похоронить некому. Она делает это неизменно, всегда, несмотря на погоду, политическую ситуацию и прочее. Делает без пафоса и традиционных благотворительных соплей, четко, на высоком профессиональном уровне: Лиза – опытный врач с дипломом по паллиативной и «уличной» медицине. Фонд «Справедливая помощь» построен по сформулированному американцами «военному» принципу: «врачи сами идут к больным, помогают здесь и сейчас, а в случае необходимости способны развернуть на месте полевой госпиталь в кратчайшие сроки»

Лиза могла бы решать более масштабные задачи – например, открыть в Москве первую больницу для бедных. Но пока ничего не получается: формально – из-за бюрократических препон, а реально – потому что обществу вечно живых и здоровых россиян это не нужно. В этом смысле Лиза пытается не только облегчить жизнь своих больных, но и решить куда более трудную задачу: осторожно дать понять окружающим, и особенно чиновникам, что помогать бедным и больным следует хотя бы потому, что беда может случиться с каждым, несмотря на возраст, положение и статус. Оказалось, что это понимание – настоящий переворот в сознании, которого большинство людей не хочет и боится. Именно по?этому деятельность фонда «Справедливая помощь» вызывает кажущееся противоестественным неприятие и противодействие со стороны не только официальных структур, но и opinion makers.

Однако Лизу это волнует мало – она делает свое дело с упорством асфальтового катка. Общество, веками приучаемое к тому, что человек – винтик, объект унижения, ничто, доктор Лиза пытается на?учить уважать человека.

Лиза, я хочу обсудить с тобой черту современного русского общества, которую трудно понять. Речь идет об отношении к слабым, больным, старым, инвалидам, бедным, попавшим в беду. Укоренившаяся позиция государства, воспринятая и воспроизводимая большинством населения, состоит в презрении к человеческой немощи, слабости. Это особенно видно в Москве – богатом по любым меркам городе, где многие городские больницы выглядят как больницы для бомжей. Я здесь вижу не просто равнодушие государства, а психологический и культурный феномен. Очень многим людям в России почему-то всерьез кажется, что они будут жить вечно. Это не метафора. Ничем иным, кроме этой дикой детской уверенности, такое наплевательское, презрительное отношение к слабым, «лузерам», фактически отказ считать их полноценными людьми невозможно объяснить. Я говорю про это именно с тобой, потому что ты сталкиваешься с пограничными проявлениями этого отношения к самым слабым и презираемым. Например, ты хоронишь бездомных. Почему ты это делаешь? Этого не делает государство?

Государство делает. Но бездомных хоронят в целлофановых пакетах в общей могиле. Есть места – ты найдешь их на карте любого кладбища, – которые так и называются: «места для захоронения неопо?знанных граждан»

Неопознанные – те, у кого нет документов?

Да. Этих людей очень много. На кладбищах для них выделены огромные куски земли – иногда до трети территории. Раньше я не знала, что такое существует. То есть я знала, как их хоронят, но не представляла, что это специально обозначено на карте. В Москве нет кладбища для бездомных, но каждое кладбище имеет места для захоронения неопознанных трупов.

А почему тогда их хоронишь ты?

Я пытаюсь их похоронить по-человечески. Потому что много лет, работая с бездомными, я слышу от них одну и ту же просьбу: похороните меня как человека. Это очень странно, но это так. Они крайне редко просят что-нибудь, кроме как поесть. Но, когда мы общаемся больше двух-трех месяцев, я спрашиваю: «Что тебе вообще надо?», он отвечает: «Лиза, закопай меня как человека». Причем солидно так говорит: «С крестом похорони, одень нормально, и чтобы в могиле, а не в общей, не под номером». Они живут под номерами…

Как это – под номерами?

Живут без документов, они же никто. Документы утеряны. Это я знаю или ты, что они – Таня, Катя или Мария Ивановна. Но мы же очень мало знаем о том, кем они были, кем работали. Для обывателя это безликая, отвратительная, безобразная масса. А все они люди. И как ни странно, желание быть похороненным нормально среди них встречается чаще, чем желание, например, вернуться к нормальной жизни, вернуть квартиру или еще какие-то блага. Это меня очень удивило

То есть в общую могилу попадают те, у кого нет документов?

Да. Как они погибают? Вариантов немного. Умирают на улице, если повезло – в больнице, замерзают, попадают под машину, могут отравиться, заснуть. Часто их мертвыми находят свои же. Среди них, кстати, очень хорошо налажена взаимоподдержка, они сообщают о любом трупе. Коля умер, или Вася, или еще кто

Куда сообщают?

Сюда.

А если бы не было тебя, куда бы они сообщали?

Никуда.

Значит, твой фонд единственный, кто с ними работает?

Нет, мой фонд не единственный. Просто он объ?единяет самое большое количество бездомных. На постоянной основе у нас, наверное, полторы-две тысячи. Я не всех знаю по именам, но человек триста знаю точно и судьбы их знаю. Здесь для них перевалочный пункт, они могут рассказать о своих проблемах. Приходят и сообщают: Таню сбила машина или на остановке на «Третьяковской» умерла молодая женщина и т. д. Например, несколько дней назад умерла женщина, отравившаяся суррогатным алкоголем. И пришел мужчина, который с ней очень дружил. Он умолял Христом Богом не только похоронить ее, но и найти сестру. И через «Твиттер» мы сестру нашли. Труп отправили, похоронили в деревне, где она родилась.

А как ты их хоронишь? Какова процедура?

Сначала я иду с милиционером в морг, имея на руках фотографию погибшего бездомного. Я говорю, что он был у нас на учете, для этого я завела специальные журналы, в которых описываю все, вплоть до их особых примет. И говорю, что хочу похоронить ее или его. Работники морга заполняют протокол опознания, и я получаю справку о смерти. Со справкой иду в загс. Там мне дают свидетельство о смерти. А дальше я договариваюсь с похоронными агентами и их хороню

Есть ли для таких случаев специальная цена? Тебе делают скидки?

Нет. Чистый бизнес. Есть один агент, с которым мы часто работаем, я знаю его еще со времен работы в хосписе. А в остальном – нет. Какие скидки? Какое сочувствие? Оно, наверное, и не нужно. Я счастлива, что мне выдают эти свидетельства, что имею возможность это сделать. Лучшая помощь – это когда не мешают.

Фото: Виктор Горбачев

Ты говорила, бездомные просят, чтобы их похоронили по-христиански

Обязательно! Кстати, их отпевает бесплатно единственный священник в Москве. Причем отпевает не заочно – «отпою, напишите записку», – а разрешает привозить тело в храм. Неважно, какой день – рабочий или праздник церковный, – отец Константин отпевает их как самых близких людей.

Один в Москве... ты обращалась к другим священникам?

Да. Мне отвечали: платите деньги, договаривайтесь… Ты думаешь, в храме к священнику подойдешь?! Ты должна пройти череду свечниц, ключниц, все на тебя шипят: как одета? куда пошла?

Ты много лет кормила бездомных на Павелецком вокзале каждый день. теперь ты бываешь там раз в неделю. Почему?

Меня неоднократно просили перестать кормить. Писали письма, говорили, что я засоряю культурное наследие. Ко мне однажды пришел чиновник с письмом неравнодушных граждан и сказал: «Я по жалобе жильцов и арендаторов салона красоты. Они пишут, что из-за вас у них от бомжей проходу нет». Я говорю: «Послушайте, я не могу отвечать за всех бездомных в городе. Нет никакой гарантии, что у них собираются только мои бездомные. Ведь есть и другие, которые не приходят ко мне». Тем не менее мне сказали: «Мы вас предупредили». Кормить там в результате запретили. Теперь я кормлю их здесь, они забирают еду, которую им выносят. Летом это нормально, но зимой так очень трудно кормить. Людей приходит очень много, сотни. Вот я начала с этого четверга, кормлю каждый день, не объявляя нигде. Просто стала тем, кто приходит за теплой одеждой и лекарствами, давать еду. Вот видишь, стоят термосы, я в них варю суп и кашу.

Такого термоса на скольких хватает?

Это на двадцать человек. И в течение дня приходится подваривать. А сейчас, когда будут приходить по двести, у меня будет побольше емкость. Тот из сотрудников фонда, кто приходит первым, ставит варить кашу, дальше добавляем в нее тушенку, овощи, нарезаем хлеб, завариваем кофе, чай, и понеслось. Так вот, в среду пришло тридцать пять человек, а в пятницу – уже пятьдесят. Предполагаю, во вторник их будет под сотню. И чем холоднее, тем больше. Самое большое количество, которое у меня было, это двести семьдесят два человека в день, когда было очень холодно.

Это на Павелецком?

Да, но теперь я не могу кормить там ежедневно. Хотя это было очень удобно. У нас был фургон, который четыре года назад подарил режиссер с «Мосфильма». Он сказал: «Это гримерка, корми в ней, она обогревается». Я поставила этот фургон на помойке Павелецкого вокзала. Мы варили, а девочки просто забирали еду и раздавали на вокзале. Но префектура района категорически сказала: нет. Хотя чем я мешаю? Они тихо едят, мы потом аккуратно выбрасываем все в помойку. Но это страшно напрягало, и мне сказали: мы вам даем другое место на Летниковской улице. А Летниковская улица – это промзона. Недалеко от вокзала, но там не ходят трамваи, там ничего не ходит, и вверх дорога…

То есть люди туда не дойдут?

Вот видишь, ты понимаешь! Они не дойдут, потому что они на костылях, на инвалидных колясках. Охрана их прогонит, когда увидит грязного, больного человека. Туда я сама пешком не дойду, потому что там только машины ездят, там гололед. И я сказала: не надо мне Летниковской. Лучше буду кормить из своего подвала. Теперь я бываю на Павелецком раз в неделю. В остальные дни кормлю отсюда, и они уже едят в своих норах. Несут туда, где не прогонят, где они могут поесть.

Есть ли вообще в Москве какая-то стратегия борьбы с бездомностью?

Если стратегия и есть, то очень странная. Бороться с бездомностью депортацией, наказанием голодом, отказом принять в малочисленные приюты, отсутствием поликлиник для бездомных граждан и другими репрессивными мерами бессмысленно. Борьба с бездомностью – это признано во всем мире – очень длительный процесс, в результате которого индивидуум, который жил какое- то время на улице, может быть, станет полноценным членом общества. Только давай откинем процент умерших, тяжело больных, страдающих психическими заболеваниями, наркоманией и т. д. Плюс не надо забывать, что часто с бездомными город путает и малоимущих. Я кормлю и тех и других.

То есть просто очень бедных, у кого есть жилье?

Да, им не хватает денег на еду, и они приходят сюда. Город категорически не хочет принять, что есть люди, которым не хватает элементарно на еду. Говорят, у нас малоимущие получают заказы. Я возражаю: инвалиды получают у вас заказы раз в год! Эти заказы они мне приносят и показывают – кильки в томате и т. д. Раз в год крохотный пакетик. У нас они получают набор продуктов раз в неделю, предъявляя единственную справку о своем доходе.

А кто они – малоимущие, которые к тебе идут?

Мамы с детьми-инвалидами. Например, у меня три глухие мамы с нездоровыми детьми. Матери- одиночки с двумя-тремя детьми, которые разрываются на четырех работах, – и все равно не хватает еды, потому что дети растут, одежду взять негде, а им надо, они как галчата. Конечно, мы таким не отказываем. Какой-то чиновник у меня был, упрекнул: «Вам и не хватает, потому что вы не отказываете никому». Я ответила: «А как можно отказывать человеку в куске хлеба? И как ему собрать тонну документов, которые вы требуете, для того чтобы получить заказ один раз в год? И еще спрашиваете, почему они идут ко мне и не идут к вам?» Этот подход страшно раздражает чиновников.

Чем?

Мы раздражаем, потому что не молчим и относимся к людям как к людям, а не как к третьему сорту. А они стараются сделать так, чтобы их не было.

А как сделать, чтоб их не было?

С глаз долой. Не решать проблему. То есть они решают как-то – но это никогда не работает. Проблема бездомных не решается повальной дактилоскопией, одноразовым кормлением, не решается насилием, депортацией и т. д. Она решается по-другому. Должны быть крупные реабилитационные центры. А если государство не может их сделать, дайте возможность беднякам жить в приютах-коммунах, где есть медицинское обслуживание, где они могут лечиться. В первую очередь им нужно лечиться, они все больные.

За время твоей работы с бездомными отношение города к ним изменилось?

Система медленно начала раскачиваться, меняться. На днях я встречалась с министром города Москвы по социальному развитию, который первый раз за шесть лет моей работы доброжелательно выслушал и сказал: «Наверное, то, что вы предлагаете, правильный подход. Я тоже не согласен с дактилоскопией, деньги лучше вкладывать во что-то другое». И в первый раз меня не ругали.

За что тебя ругают?

«Зачем кормишь бомжей? Благодаря тебе они не подыхают, а размножаются».

А надо, чтобы сдохли?

Я не уточняю. Я выслушиваю и говорю: «Спасибо, поняла». Еще говорят, что я пиарюсь. Что моя деятельность – откровенный пиар.

Меня всегда эти разговоры про пиар удивляли. Пиар должен иметь свой целью какие-то дивиденды, во что-то капитализироваться. Допустим, ты пиаришься, чтобы тебя считали святой. Все люди как люди, хамы и дерьмо, а ты вся в белом стоишь на вокзальной помойке и кормишь бомжей в страшных язвах. Не кажется ли тебе, что ты избрала какую-то чересчур сложную схему удовлетворения собственного непомерного тщеславия?

Пожалуй, самый заметный дивиденд – то, что меня давно не зовут в гости. А если я все же где-то появляюсь, народ осмотрительно отодвигается. Потому что я работаю с бездомными. Еще, когда я прихожу в приличное общество, собравшиеся в порядке светской беседы интересуются: «Ты с помойки?» Я говорю: «Нет, сегодня нет». Вот и весь пиар.

Но, насколько я знаю, к тебе у народонаселения много претензий. Ты какой-то неоднозначный борец за права убогих. На «мерседесе» ездишь. В Америке двадцать лет прожила. Выглядишь нормально, ухожена…

Знаешь, в этом вопросе пасует даже такой великий мастер самопиара, как я. Тут что ни сделай – все плохо. Дорогое пальто надела – плохо. Сразу скажут: «Посмотрите на нее! Сука, работает с бомжами, шуба у нее шведская. Духами дорогими надушилась, сволочь такая. Еще и на “мерседесе”. Просто беспредел!» «Мерседес» мне, кстати, муж купил. Если я с бомжами работаю, что мне, в лаптях ходить? Не мыться?!

Так бы ты определенно вызывала больше сочувствия. Это часть специфической российской психологии. Если твои критики признают, что ты кормишь и спасаешь бездомных не ради пиара, если вообще признать, что такие люди, как ты, существуют, то многим придется всерьез задуматься о том, что они сами живут жизнь как мелкое эгоистическое дерьмо. А этого любой человек хочет меньше всего. Поэтому твоим действиям надо придумать какое-то понятное объяснение. Самое простое – «она пиарится». Сама в шубе, на «мерсе», и все ей мало. Наложила лапу на наше святое, на бомжей, юродивых, искони почитаемых на Руси…

Вот это удивительная вещь! Они же ненавидят бомжей, просто как класс ненавидят! Но если мы с тобой обсуждаем за круассанами и дорогим кофе, чем я буду кормить их во вторник, нам тут же скажут: богатые суки совсем обнаглели. И хоть мы с тобой оборёмся, что на этой плитке будет вариться шестьдесят килограммов гречки в воскресенье, они скажут: это просто потолок! Про похороны они говорят: «Твари! Самих бы их закопать!»

Есть такая буква в этом слове.

Я обычно отвечаю чиновникам и прочим: «Возьмите сами, спасите, накормите, похороните без пи?ара». И слышу: «Не хочу. Они сами виноваты!» Но раз не хотите, тогда и меня не трогайте. У меня единственная просьба: не можете помочь – не мешайте. Сейчас я хочу, чтобы ты особо кое- что отметила в этом интервью. Это касается бездомных, я повторяю это каждую зиму. Мешает вам бомж? Вы видите, что он замерзает, вам ничего не хочется делать, но он вас страшно раздражает – позвоните мне, мы его заберем. Не обижайте их. Зимой очень много ожогов – они и так обжигаются своими печками. Но количество именно подожженных людей зимой утраивается.

Что значит «подожженных»? Их специально поджигают?

Да. Я тебе фотографии могу показать, у меня архив есть. Это происходит так. Бомж заходит в подъезд погреться, его обливают бензином из зажигалки и поджигают. Потом мы перевязываем ожоги по пять-шесть часов. Как правило, подожженные – это гастарбайтеры.

Кто их поджигает?

Обычно подростки. Но и взрослые люди поступают с ними очень жестоко. Например, некий мужчина не постеснялся мне в «Живом журнале» написать: «Я заплатил пятьсот рублей менту, и он отметелил твоего бомжа до смерти». Полицейский действительно бил его ногами, пока бомж не потерял сознание. Это было в метро. Половина травм зимой – ожоги, другая – побои. Спрашиваю, например, человека: «Что случилось? Ты поскользнулся, упал?» – «Нет». Дубинкой ударили, палкой по голове, стоял – толкнули, кому-то мешал. Они спят днем, ночью страшно спать – замерзнешь. Днем есть шанс, что растолкают. Я допускаю, что людям спящие бомжи не нравятся, но я везде говорю: не бейте, позвоните нам. В интернете пишу, объявления расклеиваю.

А если позвонят, ты приедешь и заберешь?

Заберу. Позвоню в социальный патруль, в «03», спрячу, сделаю все, что надо, только не бейте, не поджигайте, пожалуйста, не делайте их инвалидами. Они и так еле живы. Это моя просьба ко всем.

Как получилось, что ты стала работать с бездомными?

Совершенно случайно. Бездомные – не первая и не основная моя специальность. Я врач, занимаюсь паллиативной медициной.

Что ты оканчивала?

В Москве – Второй мед. В Штатах заново переучивалась, получала специальность по паллиативной медицине. Меня интересует устройство хосписов, работа с обреченными больными, не только раковыми, а со всеми, включая взрослых и детей, умира?ющих от СПИДа. Я очень люблю то, что делаю. А с бездомными все случайно вышло, жизнь так сложилась. Однажды меня попросили посмотреть ракового бомжа на улице, и я его не нашла. Пошла его искать и нашла целый город около Павелецкого вокзала, в котором лежали в коробках и грелись эти несчастные люди, безрукие, безногие, больные, простуженные. Это было страшно. И я сказала им: я приду на той неделе, потому что у меня нет с собой для вас столько лекарств. С тех пор хожу туда. Начав заниматься бездомными, я узнала, что есть специальное понятие «уличная медицина». Стала списываться с коллегами из Штатов, выясняла, как они работают. По моему приглашению из Америки сюда приезжал очень опытный доктор, который сказал: «Вы как на войне работаете, но принципы правильные выбрали, молодец». Недавно я сдала экзамен и получила сертификат по уличной медицине в Америке.

А что входит в понятие «уличная медицина»?

Уличная медицина – это когда врач идет к больному. Когда больных не гонят насильно в приюты, а приходят к ним и говорят: я – доктор, я не буду осуждать тебя за твой образ жизни, но постараюсь, чтобы ты никого не заразил, чтобы не навредил ни себе, ни окружающим. Поэтому давай с тобой постараемся наладить диалог.

То есть действительно как на войне.

Да. Такой подход принят во всем цивилизованном мире, кроме России. Кстати, обычно государство несет на себе лишь малую долю заботы о бездом?ных, в основном ими занимаются частные церковные и благотворительные организации.

А в России не так?

У нас есть несколько организаций. Самая крупная – это «Автобус милосердия», которой эффективно помогает город, и это очень радует. Потому что этот автобус – единственный, который подбирает бездомных в зимние ночи, катает их всю ночь и утром везет на санобработку. Немало жизней было спасено таким образом.

Это частный автобус?

Это результат сотрудничества церкви и города. Они базируются на Курском, оттуда едут к «трем вокзалам». Я иногда звоню туда дьякону, говорю: «Я вам двоих-троих пришлю». Еще есть социальный патруль. Но этого абсолютно недостаточно! Я даже не хочу обсуждать то, что делает город. Иногда их действий вообще не понимаю. Например, когда я узнала, что начальником приюта стал бывший глава криминальной полиции, я пришла в ужас.

Глава криминальной полиции города стал начальником приюта для бездомных? Это не анекдот?

Да, начальником самого крупного приюта. И оттуда пошла идея дактилоскопировать бездомных и прочая дурь. Людей там наказывают, ругают. Они бегут оттуда. Я говорю: «Почему вы сбежали?! Холод же собачий!» А бомж говорит: «Там бьют, а в восемь утра тебя так и так выкинут на улицу». Это дом ночного пребывания, извините. Инвалидов оставляют, а остальные, если ходить могут, то в восемь утра уходят на улицу, «искать работу» – без документов, без всего.

За время твоей работы количество бездомных в Москве уменьшилось или увеличилось?

Их стало в разы больше. Из-за трудовых мигрантов. Тех, кто теряет работу вместе с документами. Они не хотят возвращаться к себе в Таджикистан, Узбекистан, где вообще нечего есть. А здесь ими никто не занимается. Это колоссальная проблема.

Куда идет мигрант, потерявший работу?

Обычно они попадают в подвалы, сквоты. Причем у меня впечатление, что это с ведома города. Они называют адреса, которые просто не могут быть вне поля зрения полиции. Например, в двух шагах отсюда, под депутатами, здание, где полно мигрантов, которые пока работают.

Они работают и живут на нелегальном положении?

Да, почти все. Я не против мигрантов, но вы им обеспечьте человеческие условия, если взяли на работу. Это те же рабы, но рабы, которым можно ходить по городу. Они работают в пиццериях, крутят роллы и суши. Если узбечка, за японку прокатывает. Они живут и работают в чудовищных условиях с крошечными зарплатами. Я недавно спрашиваю нелегалку: «Где вы живете?» Говорит: «Женский отдел».

Что значит «женский отдел»

Это значит, что квартира в заброшенном здании поделена на две половины: мужскую и женскую. Они же мусульмане, не могут вместе жить. Спрашиваю ее: «Сколько вас в женском отделе?» Она говорит: «Шестьдесят человек». Шестьдесят человек в комнате! Спят на полу вповалку. Недавно прошла новость – в Домодедове нашли вьетнамских рабов. А вы в центре поищите! Их найти легко – у них же на метро денег нет, поэтому где работают, суши крутят, там и спят.

Тебя не огорчает то, что твоя деятельность не приводит к ощутимым результатам?

Иногда руки опускаются. Я, например, шесть лет бьюсь над тем, чтобы открыть в Москве единственную больницу для бедных. Воз и ныне там. Но я люблю свою работу и считаю, что она очень важна, не только для бездомных, для всех. Бездомные – это часть городской среды. И от того, как к ним относятся, накормлены ли они, не избиты ли, напрямую зависит атмосфера в городе. В хорошем городе они должны быть устроены! Во всяком случае, должен быть дом, где их не наказывают, где к ним относятся как к людям, а не как к зверью. Пойми, в девяноста процентах случаев их ужасное, презренное положение – не их выбор, жизнь так сложилась.

Лиза, а твои бомжи не очень капризные?

Это еще одна, как ты говоришь, особенность психологии. Опять же считается, что бомж в своих бедах виноват сам. А если так, то обязан быть благодарен нам за любую милость, которую мы для него делаем. Даже если это неэффективно и оборачивается ему во вред. Например, мне в подвал приносят просроченные продукты – для бездомных сойдет.

Может, и правда сойдет, при отсутствии лучшего?

Это вопрос принципиальный. Если мы считаем бездомных людьми, мы обращаемся с ними по- человечески, не орем на них, не гоним, не ругаем и не кормим просроченной едой. Если мы признаем, что они не люди, мы относимся к ним по-скотски. Они – люди.