Домик — так все называют Свято-Софийский социальный дом — это маленький, организованный по семейному принципу первый частный дом для детей и молодых взрослых с тяжелыми множественными нарушениями развития. Русфонд благодаря своим читателям поддерживает Домик с момента его основания. В прошлом году Русфонд перечислил Домику 11 млн руб., что составляет 21% всего финансирования.
Домик начался с волонтерской группы службы помощи «Милосердие». Волонтеры приходили сначала к детям в интернат. В самое тяжелое отделение — там все дети лежали целыми днями, не умели говорить, не развивались, раскачивались и бились головою о бортик кровати. Потом волонтеры во главе со Светой Бабинцевой (тогда — Емельяновой) стали привозить этих детей на занятия в Центр лечебной педагогики, я ходила туда помогать.
Самой старшей девочке, Оле, на тот момент исполнялось 16 лет, мы понимали, что через два года ее переведут в психоневрологический интернат, ПНИ, где она точно не выживет: Оля не могла ходить, все время сидела с примотанными к телу руками, а если их освобождали, била себя по голове. Так и возникла тогда казавшаяся абсолютно абсурдной идея — взять Олю и еще 21 ребенка из ее группы и вырвать их из системы. Нашлось помещение на улице Крупской, вещи, мебель. И деньги, которые стал собирать Русфонд с помощью своих читателей. С тех пор прошло четыре года. Домик официально теперь называется не «детский дом», а «социальный». Это значит, что и 18-летних подопечных, которых называют «молодые взрослые», отсюда никуда не переводят. А ведь именно перевод детей в ПНИ был нашим главным страхом, когда только появился Домик. Все знали, что бывает, когда детей переводят в ПНИ по достижении 18 лет,— обычно из группы в 16 человек выживают трое-четверо.
Молодых взрослых теперь в Домике несколько: та самая Оля; Федя, который не видит и не говорит, но прекрасно поет; Настя, которая ближе к совершеннолетию произнесла свои первые слова; Данила, который не говорит и любит лежать на полу, прижавшись щекой к полу или чему-нибудь вибрирующему; другой Даня, у которого колено было изогнуто в неправильную сторону, но теперь он окреп, может ездить на коляске и ходить на костылях; Сережа, который непрерывно вызывал у себя рвоту, чтобы почувствовать хоть что-то, а теперь стал известен как главный белокурый красавец Домика, он ходит в школу и, говорят, влюблен в учительницу; Миша, которого до 16 лет все носили на руках, такой он был малюсенький, а потом вдруг превратился в настоящего взрослого юношу.
Это, кстати, еще один важный итог четвертого года работы Домика: дети подросли. В буквальном смысле — стали больше весить, стали выше ростом. Я хорошо помню, как мы с волонтерами разглядывали в раздевалке уличную обувь детей, которых тогда только привозили из интерната,— сапоги 12-летних мальчиков выглядели как сапоги детсадовской группы. Размер одежды у подростков был как у шестилетних детей.
Психологи и психиатры нам позже объяснили, что это последствия депривации, а не диагнозов — в младенчестве у этих детей не было эмоциональной привязанности, не было близкого взрослого, сенсорной стимуляции, им как будто не для кого было расти. В Домике мы сразу договорились, что у каждого ребенка будет свой собственный близкий взрослый. Так многие дети начали ходить, одни научились обходиться без памперсов, другим сделали жизненно необходимые операции, абсолютно все пошли в разные специализированные школы, абсолютно все в первый раз в жизни съездили в лагерь или в санаторий на море, все купались, все были в музее, магазине, парикмахерской, на елке. Абсолютно все подросли. Четверых детей забрали домой, в семьи.
Светлана Бабинцева, директор Домика, говорит, что ребята будут жить в Домике столько, сколько нужно. А в будущем она мечтает для них о жизни на земле. О жизни общиной и в сельском доме.
Мне кажется, это и есть самый главный итог четырехлетнего существования Домика: детям есть куда и для кого расти. Можно расти рядом с людьми, которых ты знаешь и которые тебя любят, и быть уверенным, что в 18 лет твоя жизнь не оборвется, что тебя не отправят, как по этапу, в страшное незнакомое место.
