Если уж это случится, то пусть лучше дело будет в Тарусе. Дело – это тяжелая болезнь, которая заставит вас прочитать на двери табличку с надписью «Реанимация»

Интересно, почему в списке того, от чего не стоит зарекаться, сума и тюрьма значатся, а больница отсутствует? Вероятно, потому, что глупо сопротивляться неизбежному: не ты сам, так старики, или дети, или друзья – но каждый рано или поздно окажется на больничной койке или рядом с ней. И там начнет жить – долго или коротко – по особым правилам: часы приема, расписание процедур, список разрешенных к передаче продуктов…

Куда нельзя

Среди многих запретов, действующих в российских больницах, есть один, который соблюдается свято: если вы попали в реанимацию, никто вас там не потревожит своим визитом. И если ваш близкий оказался в этом месте, тоже можете не суетиться, вас к нему не пустят: друзьям и коллегам, мужьям и женам, детям и родителям – никому в российскую реанимацию хода нет. Очутиться там, если вы не врач, можно только в горизонтальном положении – на каталке и с катетером в вене.

И этот рубеж никем не охраняется, потому что никому не приходит в голову на него покуситься. Запрет на посещение реанимации воспринимается как справедливый не только потому, что все боятся конфликтовать с врачами. Но и потому, что искренне полагают: нечего, действительно, путаться под ногами, задавать дурацкие вопросы, попусту рыдать и разносить инфекцию там, где выражение «клиент уходит» звучит намного более фатально, чем в любом другом заведении сферы услуг. К которой медицина, как ни странно, относится.

Попасть в реанимацию своими ногами, конечно, можно. Для этого есть несколько путей. Поможет знакомый врач, лучше главный; или вульгарная взятка; или мягкосердечие реаниматологов, помноженное на долгие рыдания родственников у дверей палаты. Но это не более чем очередная иллюстрация к мысли о том, чем компенсируется жесткость отечественных запретов.

Так было всегда.

До тех пор пока кардиологи Максим Осипов и Артемий Охотин не поинтересовались: а почему, собственно?

Максим Осипов, врач-кардиолог и по совмести-тельству писатель. Или наоборот

Ирина Чевтаева

Артемий Охотин приехал в Тарусу к Осипову

Ирина Чевтаева

В одной из палат Таруской больницы

Ирина Чевтаева

Кому можно

Аргументы в пользу того, чтобы реанимации, или палаты интенсивной терапии, если вам ближе медицинский официоз, были запретной зоной, известны. Да, действительно, близкие у изголовья создают ненужную суету. Да, лишняя инфекция никому не нужна. Да, есть места и ситуации, в которых посторонние – явная помеха: в отделении гнойной хирургии, например, или инфекционном, или тогда, когда в реанимации кому-то очень плохо. Но этот перечень не так уж и долог. А что произойдет, если во всех остальных случаях разрешить людям навещать постояльцев реанимаций?

Прежде всего, выяснилось, что ничего разрешать не надо. Не существует прямого административного запрета на присутствие близких в российских реанимациях: ни приказа Минздрава, ни постановления Совета министров, хотя бы и середины прошлого века, ни резолюции съезда какой-нибудь правящей партии – ничего подобного в бюрократической природе нет. Значит, надо всего лишь не запрещать.

Затем Осипов и Охотин изучили чужой опыт. Собственно, это может сделать каждый, кто задаст поисковику слова medical visiting. И тот в ответ предложит десятки ссылок на работы разных исследователей, которые сходятся в одном: посетители в реанимации нужны и важны, они больным – показаны.

Да если бы и не было этих изысканий, есть же здравый смысл. Человек, оказавшийся – как правило, неожиданно – в реанимации, сильно болеет, а кроме того, обнаруживает себя в условиях, способных довести его до психоза одной своей безжизненной стерильностью. И в этой ситуации ему нужно что-то еще, кроме внимания врачей и правильной тактики лечения. Не велик секрет что: детям – присутствие родителей, старикам – внуков, женам – мужей.

Банальные соображения, скучные? Здравый смысл вообще вещь занудная.

Наверное, в большой городской больнице в Москве или областном центре новация Осипова и Охотина – пускать в реанимацию всех и всегда (а если понадобится, то просить выйти) могла и не прижиться: консервативные традиции всегда сильнее там, где есть кому их соблюдать, прибольничной бюрократии в нашем случае. В небогатой больнице районного центра Тарусы в Калужской области этот порядок завелся как будто сам собой – что не запрещено, то, значит, разрешено, заходите, все желающие, в нашу интенсивную терапию.

Исключение и правила

Но и не всякая провинциальная больница, даже свободная от административных приставаний, готова к новшествам. Тарусская больница, правду сказать, место нерядовое. Для каждого, кто следит за новостями общественной жизни, – принципиально важное. Таким оно начало становиться лет десять назад, когда в Тарусе появились Максим Осипов и Артемий Охотин. Вполне успешные московские врачи решили, что их способности более востребованы в районном центре Калужской области, чем в столице. Поскольку выражение «врачи-подвижники» вызывает у Осипова и Охотина аллергическую реакцию, будем пользоваться термином «врачи-передвижники».

Когда Осипов и Охотин познакомились с Тарусской больницей, главный врач этого медицинского учреждения решала насущную задачу: где взять рентгенолога взамен ушедшего, который променял это место на статус посудомойщика в соседнем кафе с зарплатой в два раза выше. Остальное в Тарусской больнице – от кадрового насыщения до состояния потолков – находилось примерно в таком же положении. Кардиологи Осипов и Охотин были впечатлены, хотя и догадывались, что ничего особенно экзотического для провинциальной российской медицины они не наблюдают.

Начали с бесплатных консультаций по выходным. Затем взяли полставки, потом целую. Статистика смертности от инфарктов уже в первый год работы Осипова и Охотина обрадовала и больных, и местное начальство, и самих трудовых мигрантов. Втянулись, обосновались в Тарусе. Создали благотворительный фонд «Общество помощи Тарусской больнице», москвичи же.

Подвела, как всегда, русская литература. Максим Осипов описал историю появления московских кардиологов в Тарусе и опубликовал ее в журнале «Знамя» под названием «В родном краю». Наступил полный успех. Читающая журнал «Знамя» публика оценила и текст, и поступок, вынеся традиционно экзальтированный вердикт: новый Чехов. Автор собрал все возможные комплименты, но и Тарусской больнице кое-что досталось: на ее фонд помощи не то чтобы пролился золотой дождь, но денег стало заметно больше. Хватило и на современное оборудование, и даже на ремонт.

Когда сбылась мечта Осипова и Охотина – построить в обычной российской больнице толковое кардиологическое отделение и бесплатно лечить жителей Тарусы по европейским стандартам, – из-за кулис, естественно, появилось местное начальство. Оно было задето двумя обстоятельствами: во-первых, чрезмерным вниманием к подвижникам-передвижникам, во-вторых, тем, что финансовые потоки, питавшие ремонт больницы, совершенно обошли его стороной.

Отделение кардиологии немедленно закрыли. Главному врачу, покровительствовавшей пришлым москвичам, пригрозили уголовными делами. Осипов и Охотин узнали много нового о том, зачем они появились в Тарусе – и намерение погубить местную бесплатную медицину, а заодно и все живое в округе было еще не самым ярким пунктом в этом списке. Порядок был восстановлен, казалось.

Но тут возмутилась социальная группа «читатели журнала «Знамя», к тому времени уже включавшая в себя и тех, кто искренне проникся к запискам Осипова, и тех, кто читать-то толком не умел: на московских благотворительных вечерах на Тарусскую больницу жертвовали многие и щедро, дело стало модным. Год шел 2008-й, до Болотной и Сахарова было еще невообразимо далеко, но раздражение происходящим в стране уже носилось в воздухе и вылилось к тому времени в необычайную популярность теории малых дел: поменять власть мы не можем, но помочь слабым и сирым без участия этого вашего государства – попробуем. Тарусская больница вписывалась в эту систему ценностей идеально.

Тарусское начальство прокляло тот день и час, когда оно недооценило Осипова, Охотина, их тексты, их фанатов и вольтерьянство, охватившее московский бомонд. За сохранение современного кардиологического отделения на окраине Калужской области выступил невиданный по тем временам альянс – от «Эха Москвы» до «Российской газеты» с журналом «Афиша» в качестве специального гостя, оплот малых дел обороняли всем гламуром, глянцем, системной, несистемной и бессистемной оппозицией. (В следующий раз такое единение можно будет наблюдать год спустя во время кампании за досрочное освобождение из заключения Светланы Бахминой.) Калужский губернатор Артамонов решительно присоединился к силам добра: тарусскому начальству было велено исчезнуть, врачам – восстановить лечебный процесс, новому начальству – чтоб было тихо.

С тех пор, как выражается Максим Осипов, «мы слились с ландшафтом». Ассимилировались, проще говоря, в родном краю. Восстановили лечебный процесс и продолжают снижать показатели смертности среди тарусских бабок. Но уже приезжают страждущие и из соседних районов. Учат современной эхокардиологии стажеров. Те в ответ хотят поселиться и работать в Тарусе. Дома передвижники построили наконец, то есть перешли к оседлому образу жизни. И да, пускают всех, кому надо, в реанимацию. Мода на Тарусскую больницу в Москве не сошла на нет, но перестала быть хитом сезона, теория малых дел уступила место другим затеям.

Могла история Тарусской больницы закончиться иначе? Ответ зависит от того, чего вы добивались. Вы надеялись, что в Тарусе начнет возрождаться российское земство и процесс этот всколыхнет народную жизнь? Вы проиграли. Вы полагали, что лучше хоть что-то, хоть одна приличная больница, хоть в одну реанимацию будут пускать? У вас все сбылось. Но если соберетесь болеть, держитесь все-таки поближе к Тарусе.